– А ты?
– Что я?
– Ну…
– Нет. Я всегда любила только одного. И если бы наша любовь была взаимной, не польстилась бы ни на какое богатство.
– Понятно. А раз в любви облом, требуется компенсация.
– Очень рада, что ты всё понял.
– А если бы Кузьма ответил тебе взаимностью? Ты бы любила его всегда? Ведь он был… сложным человеком.
– Да что теперь говорить…
Она замолчала на какое-то время. Послышалось постороннее шевеление, будто она полезла куда-то за чем-то, затем лёгкое сморкание.
– А если честно, я довольна жизнью, Вадим. Будешь в Германии, дай знать. Свожу на экскурсию по стране… куда захочешь.
– Вряд ли буду… в ближайшее время.
– Учти, дорогу я тебе оплачу в оба конца. И здесь не оставлю. Обеспечу всем необходимым. Если затруднение в этом.
Основное затруднение состояло именно в этом, но он промолчал.
– Если бы ты заглянул в мой гардероб или в сундучок с драгоценностями, ты бы сошёл с ума от зависти. Хотя, нет. Ты бы не сошёл. Ты не женщина. К тому же богатство всегда, если мне не изменяет память, в лучшем случае, на тебя наводило скуку, если не социальный протест. Я права?
– Ну… в какой-то мере.
– В тебе ничего не меняется. Я помню, ты любил меня. Искренне любил.
– А можно любить неискренне?
– Не придирайся к словам. А может быть, всё ещё любишь, а?
Он ответил не сразу.
– Что ты хочешь услышать?
– Разве дело во мне? Ладно, прости… Не принимай мою болтовню близко к сердцу.
Он отвернулся, растерянно почесал лоб, но вспомнив, что она его видит, собрался.
– А я и… не принимаю.
– У меня о тебе только хорошие воспоминания. Правда, правда! И если бы…
– И если бы я был богат, у нас бы всё получилось в своё время. Понимаю.
– Ты хотел меня уколоть этим?
– Нет… просто предположил.
– Ну, что ж… Возможно. С любовью у меня не получилось. Оставалось зацепиться за состоятельного человека. Что я и сделала.
– Молодец. Спасибо за откровенность.
– Я всегда с тобой была откровенна. Я со всеми стараюсь быть откровенной. И это даёт мне свободу действий. И потому в критических случаях не приходится изворачиваться. Герик, мой нынешний муж, тоже от меня без ума. Он моложе на десять лет. Энергичен… У него наверняка куча любовниц. С его профессией… сам понимаешь. Но при этом он относится ко мне с нежностью.
– Вон как!
– Да, так. Он обязан мне всём. Я вложила в него немало. Без меня он бы не поднялся. Я сделала ему карьеру. Благодаря мне он стал известным и востребованным и даже модным в обществе состоятельных людей. И ты знаешь, он ужасно ревнивый. Отсюда вывод: он меня очень любит.
– Верю. Перед тобой трудно устоять. У нас тебя называли «кустодиевской красавицей».
– А здесь меня сравнивают с женщинами на полотнах Ренуара. Сейчас входят в моду полные фотомодели. И будь я помоложе, тоже могла бы стать известной моделью. Как американка Барбара Брикнер, к примеру. Или канадка Тара Линн. Или ваша «пышка» Катя Жаркова. Герик много снимал меня в ню. Я поначалу сопротивлялась, а потом… когда он мне показал пробный снимок, с радостью согласилась. И потому он не допускает, чтобы на снимках я выглядела непрезентабельно, понимаешь?
Ему стало скучно. И чтобы хоть как-то поддержать разговор, пробубнил вяло:
– Понимаю… И здесь, наверное, не только фотошоп…
– Если ты говоришь о хирургии омоложения, то я её не признаю. И несмотря на это, Герик меня очень любит.
– Есть за что.
– Нет-нет! Я поняла твою подковырку. Он меня очень любит, как женщину. Он говорит, что заниматься со мной любовью… погоди… я где-то записала… О, вот, нашла!.. «как плыть по бушующему океану. И сладко, и опасно. Можно захлебнуться и утонуть. А можно, насладившись борьбой со стихией, выплыть на берег целым и невредимым и расслабиться, раскинувши уставшие члены на горячем песке, и глядеть в лазурное небо, и вдыхать полной грудью». Это, конечно, в моём переводе.
– Слишком высокопарно.
– Я же говорю, он без памяти от меня. Он неистребимый романтик. Я записала это, чтобы использовать в своей книжке… Я пишу о своих любовных связях… Моя книга так и будет называться «Шесть грехов одной женщины»… О тебе я пишу в самом начале. Для разгона. В число грехов ты, к сожалению, не вписываешься. Ты – мой несостоявшийся грех…
Она ещё что-то говорила, но он ушёл в свои мысли, многого не слышал и очнулся, когда серый силуэт, маячивший перед ним с анонимной неподвижностью, умолк. В ушах шумело. Дальнейший разговор становился невыносимым.
– Рад за тебя.
– А ты?
– Что… я?
– Женился?
– Было дело. Но в конце концов мы надоели друг другу и развелись. Обычная история. Она меня подавляла. И я её не устраивал чем-то. Возможно, отсутствием хороших заработков. Или моей профессиональной неуспешностью. Или моей недостаточной осведомлённостью в интимной области. А может быть, мой характер был для неё неприемлем. Она диктаторша. А я хоть и сговорчив, не люблю, когда мной помыкают.
– Странно, что ты не уехал из страны.
– С чего это вдруг?
– Ты на Болотную площадь ходил?
«Она ещё и за политику будет мне уши закладывать!»
– Зачем? Что мне там делать?
– А говоришь, не любишь, когда тобой помыкают. Вами всегда помыкали, помыкают и будут помыкать. И что характерно, вам это нравится. Вы аутичный народ.
Он поёжился, внутри заклубилось нехорошее чувство. Разговор с её стороны всё больше походил на выговор с элементами провокации. Сейчас его вместе с его народом, которого, кстати, все реже именуют народом (а всё больше населением!) высекли и поставили в угол, чтобы в другой раз неповадно было игнорировать советы зарубежных наставников. И кто? Его же соотечественница, пригревшаяся у западной печки. Он потянулся к мышке…
– Ну, знаешь… по-моему, ты сейчас не туда завернула…
– Ладно, проехали. Ты бы всё равно здесь не прижился. А внешне она похожа на меня?
Но он уже закрылся – откровенничать с тем, кто тебя только что отчитал ни за что ни про что, было бы непростительной слабостью. Ему претило подставлять свои щёки под удары. И он выпустил оборонительные шипы.
– Кто?
– Твоя бывшая, конечно.
– А… Нет, она особая… На неё никто не похож.
– А другие женщины у тебя были?
– Тебе перечислить количество моих грехов?
Она рассмеялась.
– А почему бы и нет.
– Уволь.
– Я всегда жалела тебя и хотела, чтобы ты был счастлив.
– Счастливы все только в рекламной паузе. А в жизни счастье, знаешь… нечто вроде случайного свежего ветерка.
– Как распорядиться.
– Да как ни распоряжайся. Слишком много причин, противостоящих ему. И это хорошо.
– Хорошо?
– Просто замечательно. Счастье, или нечто принимаемое за счастье, творит из людей непрожёванных бездельников.
– Да что ты!
– Да-да! – его почему-то вдруг понесло. – Я склонен думать, что счастья, как такового вообще не бывает. Оно беспредметно. Оно всего лишь чувство, что ты счастлив или наоборот. Счастье это когда нам даётся сверх наших ожиданий, а несчастье, когда мы оказываемся в минусе. И ничего больше. И оно всегда познаётся в сравнении. Как переходное состояние от условного зла к условному добру. Да-да, оно всегда есть переходное состояние. Приговорённый к казни испытывает счастье, когда объявляют о его помиловании. Но когда он осознает это в полной мере, его счастье тут же улетучивается, поскольку в результате его не освобождают от наказания, а препровождают в тюрьму, где он обречён гнить до конца своей жизни. А это счастьем не назовёшь. И кто-то из осуждённых предпочтёт смерть заточению. Другой погружается в счастье, точнее, в эйфорию, когда неожиданно получает колоссальное наследство. Но эйфория это некий бездумно-фантазийный бред, некая выключенность из реальности, принимаемые за счастье. И, узнав какое количество забот в связи с этим сваливается на его плечи, снова опускается на землю. Третий долго жил где попало, в нищете и голоде, и вдруг ему предлагают скромную жилплощадь, скверную, но работу, и какую-никакую зарплату. И он счастлив первое время. Счастье, вообще-то, категория в большой степени социальная, и общечеловеческие мотивы тонут в болоте неравенства. Один несчастлив оттого, что из двадцати миллиардов потерял три. А другой счастлив, что у него есть кусок хлеба на сегодняшний день и какой-никакой кров над головой. А третьего, долго мучимого жаждой, приводит в блаженство глоток простой воды, и он восклицает: «Много ли человеку нужно для счастья!» А четвёртый благодарит судьбу за то, что будучи в рабстве, после долгих истязаний и многократного изнасилования, его не убили – так он привязан к жизни. Я был три дня счастлив, вернувшись из Чечни живым.
– Ты был в Чечне? Когда?
– Тогда.
– Что тебя туда понесло?
